Норильск79

1979-1983 гг. Сейсмические и сейсмологические исследования в Норильском рудном районе.

Сейсмологические наблюдения на Шпицбергене завершили десятилетний «осциллографический» этап деятельности отряда. Развитие и расширение исследований могло быть реализовано только при условии перехода на новый аппаратурно-технический уровень.

Не без сожаления и душевной грусти расставались мы с романтическим периодом нашей деятельности. Некоторые экспедиции этого периода, в частности, на необитаемых Новосибирских островах были миниатюрными аналогами экспедиций XIX столетия, когда люди уходили в Арктику, оставаясь с ней один на один и рассчитывая только на собственные силы. После возвращения ты мог сказать себе: «Да, я это сделал, выдержал, не запсиховал, преодолел все трудности и решил поставленные задачи».

С самого начала работы в НИИГА мне хотелось найти свою нишу в исследованиях института. Судьба подкинула сейсмологические исследования, нужно было только распознать и оценить этот подарок. Именно в процессе этого этапа я окончательно утвердился в направлении своей научной деятельности и, если и отклонялся от него, то только из стратегических соображений, когда для сохранения генеральной линии было выгоднее сделать обход или даже временно отступить. Кроме того, работа в арктических регионах, овеянных славой и романтикой действовавших там многочисленных знаменитых отечественных и зарубежных экспедиций XIX и XX столетий, советского периода освоения Северного морского пути, заразила меня «болезнью Арктики», главным симптомом которой является неодолимая тяга в Арктику. Я хотел заниматься сейсмологическими исследованиями и только в ней. Говорят, что есть еще «болезнь Антарктикой», но думаю, что здесь дело проще. Здесь, скорее, болезнь деньгами, которых в Антарктике платили много больше. Сейчас, когда заработать несравненно большие деньги можно, никуда не выезжая, количество этих больных заметно поуменьшилось.

Моя «болезнь» оказалась настолько тяжелой и запущенной, что и свою вне профессиональную деятельность я посвятил Арктике, а именно, ее топонимике.

Вот такой замечательный след в моей жизни оставил этот, закончившийся в 1977 году период.

Однако «замечательность» обозначилась значительно позднее, а тогда ситуация не казалась особенно радостной. Новые объекты что-то не обнаруживались, перспективы продолжения исследований были весьма туманными. Но я не терял веры в успех. Примерно такая же ситуация сложилась в 1971 году после окончания работ на Земле Франца-Иосифа. Тот год я использовал для участия в исследованиях ГСЗ (глубинные сейсмические зондирования) в Забайкалье, которые проводили сотрудники Института геологии и геофизики СО АН СССР и Восточно-Сибирского геофизического треста. Эти организации были лидерами глубинных геологических исследований в Сибири, и совместная с ними работа принесла мне неоценимый профессиональный опыт.

Вынужденный перерыв в полевых работах в 1978 году я использовал для подготовки кандидатской диссертации на базе материалов, полученных на Новосибирских островах. Работу под названием «Сейсмичность и глубинное строение земной коры в области континентального продолжения Срединно-Арктического пояса землетрясений (море Лаптевых и Новосибирские острова)» я без проблем защитил в марте 1979 года в Ленинградском государственном университете. Моим научным руководителем был известный советский, российский геолог Юлиан Евгеньевич Погребицкий, с которым я и после тесно контактировал вплоть до его смерти в 2006 году. Юлиан Евгеньевич был первым оценщиком всех моих главных работ, и, только получив его «добро», я давал этим работам ход.

К 1979 году обозначилось новое направление наших сейсмологических исследований, и это направление указывало на Норильский рудный район.

Анализ имевшейся к тому времени геологической информации, полученной по трансрегиональным профилям, выявил геологическую индивидуальность глубинной структуры Норильского рудного района (транскорового мегаблока), что позволяло пространственно ограничить область промышленного рудообразования. Вместе с тем подтвердилась недостаточная информативность исследований подобного масштаба для решения более детальных задач выявления структурных неоднородностей коры в пределах Норильского мегаблока, которые контролируют размещение промышленных рудных зон, узлов и месторождений. Решению этих задач и должны были быть посвящены наши сейсмические и сейсмологические исследования.

Надо сказать, что первая наша попытка провести подобные работы по договору с Красноярским геологическим управлением (КГУ) была предпринята еще в 1971 году. Моя поездка на стажировку в Забайкалье и была обоснована необходимостью подготовки к этим серьезным работам, но тогда не сложилось, и договор с КГУ не состоялся.

В этот же раз все получилось, и определяющую роль в успехе сыграли все тот же Ю.Е. Погребицкий и, конечно, Валентин Сергеевич Голубков – талантливый, высоко эрудированный геолог, один из первооткрывателей Талнахского месторождения. Ему много было дано от природы, и интеллекта, и здоровья, но в силу одной, весьма популярной на Руси причины, он так и не реализовался до конца, не раскрылся во всю свою мощь. Он умер в 1997 году в возрасте всего 65 лет.

После заключения договора с КГУ в составе Норильской опытно-методической тематической экспедиции (НОМТЭ) была сформирована партия МОВЗ-ГСЗ, начальником которой стал В.С. Голубков, а главным инженером – Г.П. Аветисов. Со мной, естественно, в эту партию перешел и Б.Т. Барычев. Экспедиция базировалась в Норильске, а наша партия – в Ленинграде с выездом на полевые работы.

Партии предстояло отработать 4 профиля общей протяженностью свыше 750 км. Профили имели широтное и субширотное простирание вкрест основных геологических структур Норильского района.

Переход на новый уровень решаемых партией геологических задач повлек за собой и переход на новый уровень аппаратурно-технического оснащения. Уже в 1979 году мы получили пять регистраторов новейшей отечественной сейсмологической аппаратуры с магнитной записью «Черепаха», через год их количество было доведено до двенадцати. Расширился и круг наших постоянных сотрудников, среди которых в первую очередь хочу отметить Виктора Викторовича Васильева, перешедшего к нам из ВСЕГЕИ, и Андрея Антоновича Гроздилова, сына известного арктического геолога. Эти ребята были моими главными соратниками и на следующем этапе сейсмологических исследований в дельте Лены.

Методика, технология и результаты работ достаточно подробно изложены в двух наших с Голубковым публикациях, которые размещены на этом сайте на странице «Мои публикации об Арктике».

Легко представить, что этот «магнитный» или «черепаховый» период нашей деятельности разительно отличался по всем параметрам от предыдущего и во многом в худшую сторону. Вот главные из этих параметров:

- увеличенное до 40-45 человек количество сотрудников, основную массу которых мы набирали в Норильске. Это в основном взрывники и рабочие, люди разного, но в целом невысокого интеллекта и зачастую без всяких моральных принципов. Рабочими были бомжи или, по северной терминологии, «бичи», люди, морально и физически опустившиеся и при этом либо забитые, либо наоборот наглые, помнившие о своем прежнем положении. Очень хорошо взаимодействовать с ними мог Барычев, которому я и доверил их отбор и прием на работу. Он никогда не выходил из себя, был вежлив и корректен, а когда ему пытались что-то втюхать, говорил словами басни Крылова: «Ты сер, а я, приятель, сед…» и т.д.

- необходимость тесного взаимодействия с летным отрядом, без которого выполнение наших работ было просто невозможно. Расстановка регистраторов, их еженедельный контроль и снятие информации, организация пунктов взрыва и другие работы на профиле полностью зависели от четкой работы вертолетчиков. В разные годы нам приходилось иметь дело с разными авиаотрядами, и все они, мягко говоря, отличались не простым характером. Но Норильский отряд…. Промолчу, чтобы не разразиться матерщиной. Начиналось с того, что накануне вылета нужно было добиться постановки в план на следующий день. Если после длительных рассказов о том, как у них мало машин и как у них много работы, достичь цели удавалось, это совсем не значило, что завтра вы полетите. Причем не только из-за нелетной погоды.

Утром мы поднимались и собирались, как по армейской тревоге, потому что задержка вылета хотя бы на минуту считалась у этих козлов (не могу удержаться, до сих пор вспоминаю это время с содроганием) преступлением против человечества и была чревата разными санкциями. По прибытии на Валек, где базировались вертолеты, мы узнавали, что наш борт улетел на другое задание и прибудет через, ну например, два часа. Причину могли назвать при хорошем настроении, могли не назвать. Возмущаться и качать права было бесполезно и даже вредно. Через два часа следовали еще два часа, и так могло продолжаться до самого вечера, когда нам объявляли, что сегодня полет не состоится. К этому моменту план полетов на следующий день уже был сверстан и естественно без нас, потому что мы заявку подать не могли, не зная, нужны ли нам будут эти полеты. А о том, чтобы подать заявку, попасть в план и отказаться от полета, нельзя было даже думать. Это означало полный крах всех отношений. Вот такой был замкнутый круг. Особенно болезненными были подобные ситуации, когда мы начинали возить взрывчатку на пункты взрыва. Мы подгоняем КРАЗ с 8-10 тоннами взрывчатки, весь день ждем вертолета и узнаем, что полетов не будет. Склад назад взрывчатку не принимает, оставить ее без присмотра естественно нельзя, доверить охрану нашим «бичам» тоже нельзя. Вот и охраняли сами.

Рассказывать о проблемах, которые мы имели от этого отряда можно бесконечно. Например, приходим на вылет, все готово, вертолет есть, заходим в него и видим, что он забит какими-то женщинами с детьми, расположившимися по-хозяйски и очень недовольными нашим появлением. Оказывается это семьи каких-то местных начальников, которых надо отвезти на пикничок километров за 100 и вечером забрать и все за наш счет. «Ах, вы возражаете! Ну, смотрите…». «Да, нет, мы не возражаем» и мысленно «Будьте вы прокляты, суки». А один командир летающего вагона Ми-6, летный час которого стоил по тем временам бешеные деньги – 1200 рублей, на голубом глазу просил меня подписать ему заявку на лишние два часа. Ну, этого-то я с удовольствием послал очень далеко.

В августе все наши полеты прекращались полностью, правда, причина была уважительной: начинался забой дикого оленя, и все вертолеты занимались только вывозом мяса. Причина уважительная, но нам от этого было не легче. Работа стояла, аппаратура и все снаряжение оставались на профиле, мрачные мысли о невыполненной работе и надвигающейся осени с ранними морозами сверлили мозги и отравляли жизнь.

- наличие в шаговой близости блага цивилизации в виде винно-водочного магазина и денег в карманах сотрудников. Геологи, как правило, не дураки выпить. Свободная вольная жизнь, общество крепких мужиков, масса интересных случаев, впечатлений, происшествий, зачастую рискованных, необходимость нервной разрядки располагают к задушевным застольным беседам. И это очень хорошо, но до определенного предела. Беда в том, что этот предел постепенно отодвигается дальше и дальше и незаметно обнаруживается, что никаких застольных бесед уже не надо, и начинается глухая безобразная пьянь. К сожалению, самые лучшие работники подвержены этому в не меньшей, а часто даже большей степени. Это особенно болезненно для работы, именно потому, что они лучшие. При работе на островах все проще. Важно было довезти людей до места работ в целости и сохранности, а затем после завершения наблюдений доставить их домой в объятия жен.

В Норильске же эта проблема встала во весь рост.

База партии располагалась в помещении бывшего ресторана «Яранга», в 20 метрах от которого находился магазин с богатым винно-водочным отделом. Гвоздем программы этого «замечательного» отдела, пользовавшимся большим успехом у моих богатырей, был портвейн «Кавказ», напиток 18° крепостью, жуткого густого фиолетового цвета в бутылках 0.8 литра.

При проектировании полевых работ везде, и в Арктике в том числе, стараешься предусмотреть всякие факторы и обстоятельства, которые могут способствовать или мешать успешному выполнению геологического задания. Так вот наличие этого проклятого магазина или других источников алкоголя, конечно, предполагалось, но устранить его было невозможно, потому что это как стихийное бедствие, как формулируют в договорах, фактор непреодолимой силы. Его действие можно только хоть как-то смягчать, делать менее разрушительным. Например, я планировал наши полеты так, чтобы возвращаться после 21 часа вечера, после закрытия магазина, но это мое жалкое дергание вскоре перестало быть эффективным: бывалые, общительные ленинградские ребята быстро нашли пути к сердцам продавщиц и получали спиртное в любое время суток. Увещевания и уговоры помогали все меньше и меньше, доходило до полного беспредела, когда пили даже в вертолете, набитом взрывчаткой и летящем на пункт взрыва. И самое печальное состояло в том, что лидером был мой любимый Борис Тихонович Барычев, личность, человек сильный во всем, даже в собственной слабости. Решить проблему можно было только одним путем – убрать лидера. Наконец, в 1981 году я решился на этот очень тяжелый для меня шаг. После этого пути наши с Борисом практически разошлись, и в последующие годы мы встречались лишь эпизодически. Через несколько лет он, дошедший, по-видимому, до последнего предела, полностью завязал, занялся кладоискательством и достиг в тех кругах большой известности. Он сам говорил: «Раньше жизнь у меня была черно-белая, а теперь – цветная». Вот только здоровье, которого ему природой было отпущено лет на сто, было не вернуть: один инфаркт, второй инфаркт и в 2010 году он скоропостижно скончался в возрасте 68 лет. Этот список безвременно ушедших из жизни от пьянства русских мужиков пополнил и Виктор Викторович Васильев, ставший после увольнения Барычева моей правой рукой. После Норильского района мы отработали с ним четыре полевых сезона в дельте Лены. Он был более слабым, поэтому более управляемым. В 1990 году у него случился инсульт, а в 1999 он умер в возрасте 63 лет. И разъехались две мои правые руки в разные стороны: один лежит на Северном кладбище, другой – на Южном.

Процесс производства наблюдений на профилях состоял в следующем. Начиналось все с расстановки имевшихся у нас 12 регистраторов «Черепаха». Вертолетчикам оплачиваются летные часы, и посадки они просто ненавидят. Поэтому на точке приходилось делать все очень быстро под недовольное бухтение экипажа. Основой получения качественного материала является правильная установка сейсмографов. Мы ставили их в вырытое примерно на полметра углубление, закрывали углубление прочной крышкой и сверху хорошо натянутым и тщательно придавленным брезентом. Все эти приемы надежно предохраняли приборы от воздействия ветровых помех и обеспечивали надежную запись землетрясений и взрывов. Никакое нытье экипажа не могло заставить нас не выполнить какую-либо из этих процедур. В 1983 году рядом с нами базировалась партия МОВЗ-ГСЗ объединения «Спецгеофизика», проводившая подобные работы на трансрегиональном профиле «Воркута-Тикси». У них было около 200 регистраторов, расстановка которых занимала 2-3 суток. Тут уж было не до вылизывания каждой точки: винтов не гасили, ставили сейсмографы прямо на поверхность и бросали их, открытыми для всех ветров, бурь и дождей. Мы сравнивали потом их и наши записи одних и тех же землетрясений: сейсмограммы отличались как день и ночь. Их сейсмограммы получили у нас название «обои», потому что все они были забиты синусоидами от ветровых помех, на фоне которых полезная запись едва просматривалась.

Станции вели регистрацию примерно 20-25 суток, в течение которых набиралось необходимое количество записей землетрясений, пригодных для обработки. В течение этого времени мы навещали их с контролем не реже раза в 5-6 суток, а также производили взрывы из трех пунктов: два фланговых на концах профиля и один между фланговыми со смещением к одному из них.

Взрывы до 10-12 тонн тротила производились в разрешенных Рыбнадзором озерах. Сейсмическая эффективность взрывов во многом зависит от глубины водоема. Таких водоемов в Норильском районе достаточно, но все они полны ценными породами рыб, и Рыбнадзор разрешение не давал. Нам не давал, да нам и в голову не приходило взрывать в таких озерах. А вот та же «Спецгеофизика», работавшая, в том числе, и по заданию Министерства обороны, сначала взрывала, где хотела, например, в озере Лама или Кета, а потом задним числом без проблем получала необходимые разрешения. Так всегда в нашей стране было, есть и будет.

После завершения описанного выше цикла станции переставлялись на новые места, и все повторялось.

Природа Норильского региона замечательна своей красотой и разнообразием: здесь и покрытые лесотундрой равнины, и горные плато с отметками до 1 км, и бесчисленные разной формы равнинные и живописные, как правило, вытянутые горные озера. Среди деревьев доминирует лиственница, но в районе между Норильском и Талнахом, не доезжая до реки Норилки, есть уникальное место со своим микроклиматом, где попадаешь как будто в лес средней полосы России: высокие березы, осины и огромное количество подберезовиков. Лето короткое, но солнце светит круглые сутки, и грибы успевают вырасти. Грибы есть и в других местах, что интересно – среди них нет ядовитых. Сначала мы отнеслись к этой информации с естественной опаской, но потом убедились в ее правильности. Смотришь – ну поганка поганкой, дома к такой не подошел бы, а здесь нормальный съедобный гриб.

Главный представитель наземной фауны – дикий северный олень. Его поголовье обеспечивало мясом 200-тысячное население Норильска. Как я уже говорил, забой начинался в августе, когда олени сбивались в многотысячные стада и начинали миграцию на юг. Природой в них запрограммирован один и тот же путь движения, и забойные пункты организуются на известных местах переправы стада через реки. Бригады специально нанятых стрелков из местных жителей безжалостно бьют всех плывущих животных, другие люди вытаскивают прибитые течением туши на берег, третьи разделывают: отдельно туши, головы, шкуры, внутренности. Мне приходилось бывать на забойных пунктах, но лучше бы я этого не видел: все-таки страшное существо этот человек. А русский, советский человек в чем-то страшнее вдвойне из-за своего «пофигизма» и безразличия ко всему его окружающему, природе и даже собственному здоровью. Говорю об этом и утверждаю это, получив представление об экологической обстановке в Норильске и Норильском районе в те годы. Очень не уверен, что сейчас стало лучше. Главным источником загрязнения был знаменитый Норильский комбинат имени А.П. Завенягина. На территории комбината, в так называемом «черном» городе, ядовитые дымы и дымки шли из каждой щели, из каждой дырки, из каждого сочленения многочисленных трубопроводов. И над всем этим царили огромные непрерывно дымящие заводские трубы, создающие в небе синеватый купол, видимый при подлете к Норильску за многие километры. Норильские и талнахские руды обогащены серой, которая и осаждается на землю в виде сернокислых дождей, губящих все живое. К югу от Норильска, куда вытянута «роза ветров», на 100-150 км стоит мертвая тайга с черными, как бы обуглившимися лиственницами. В протекающей здесь реке Рыбной, название которой говорит само за себя, могли рискнуть ловить рыбу только самоубийцы. Прилегающие к комбинату озера использовались в качестве отстойников, куда сливались жидкие отходы производства обогатительных фабрик, и вода в них имела изумрудно зеленый малахитовый цвет. Первоначально с учетом «розы ветров» город строили к северу от комбината, однако производство расширялось и наращивалось, и промышленные корпуса фактически стали окружать город со всех сторон. Два-три раза в неделю над городом повисало синее ядовитое облако, и через некоторое время листья в сквере возле стадиона и на кустах вдоль Ленинского проспекта скручивались в трубочки, приобретали коричневый цвет и опадали. Люди в эти дни глотали кислый на вкус воздух, как выброшенная на берег рыба. Этим же воздухом дышали играющие на улице дети и груднички в колясках. Вот такая была обстановка. Комбинат выплачивал огромные штрафы, но это было ему экономически выгоднее, чем строить очистные сооружения. Говорили, что даже в Канаде ощущалось влияние выбросов Норильского комбината, которые пересекали много тысячекилометровые пространства Северного Ледовитого океана.

В 1970-1980-е годы истощились медно-никелевые месторождения на Кольском полуострове, и для поддержания комбината Печенга-Никель туда стали возить талнахскую руду. Благодаря могучим атомным ледоколам навигация стала практически круглогодичной, и ядовитые серные дожди пришли и на Кольский полуостров.

В 1983 году мы завершили последние полевые работы в Норильском рудном районе, в 1984 году подготовили и защитили окончательный отчет и вошли в состав Полярной морской геолого-разведочной экспедиции. Но это уже совсем другая история.