Новосибирские острова

1972-1976 гг. Сейсмические и сейсмологические исследования на Новосибирских островах.

В 1970 году работы на Земле Франца-Иосифа закончились, и Арктическая партия была расформирована. Возвращаться в группу Киселева я не захотел, понимая, что на долгие годы погрязну там в рутинной, скучной работе без каких-либо перспектив на дальнейший рост, и предпочел неизведанный путь с непредсказуемыми последствиями, а именно, перешел в полярную экспедицию. Мое положение в этой экспедиции было довольно неопределенным. Пришлось быть на подхвате на разных работах. Во главе экспедиции в то время был случайный человек по фамилии Дудчик, да и главный инженер экспедиции Г.И. Гапоненко относился ко мне поначалу без особой симпатии. Меня согревала только одна мысль – в секторе аппаратуры лежит и ждет своего часа комплект сейсмологической станции, работавшей на Земле Франца-Иосифа. Я верил, что наступит момент, когда он пойдет в работу. Намечался договор с Красноярским геологическим управлением на проведение глубинных сейсмических исследований в Норильском районе. Я ездил на стажировку в полевую партию Восточного геофизического треста, проводившую подобные исследования в Забайкалье, но договор не состоялся. Я ждал и надеялся, а кто ждет и надеется, свое получит.

С начала 1970-х годов в стране началось бурное развитие морских сейсмических исследований. Пришло это и в Арктику, но для успешного и эффективного использования морских наблюдений нужно было иметь надежные геологические данные по прилегающей к акваториям суше. В связи с этим Министерством геологии СССР перед НИИГА была поставлена задача создания геологического репера на Новосибирских островах, разделяющих моря Лаптевых и Восточно-Сибирское. В институте была создана Восточно-Сибирская комплексная партия (ВСКП), начальником которой стал Владимир Леонидович Иванов. Партия должна была в течение 1972-1976 гг. провести геолого-геофизические исследования на всех островах Новосибирского архипелага (исключая острова Де-Лонга). Во главе геофизической части ВСКП встал Алексей Лазаревич Пискарев, занявший должность главного геофизика партии. Я возглавил сейсмический отряд, которому предстояло отработать профиль от о. Котельный через Землю Бунге до о. Фаддеевский. Помимо сейсмических работ планировались гравиметрические и электроразведочные наблюдения, а также, конечно, геологическая съемка. Никакой речи о сейсмологических работах естественно не шло. Я понял, что судьба подбросила мне шанс, упускать который нельзя. Преодолев некоторое недопонимание В.Л. Иванова, я вставил в проект работ сейсмологические наблюдения одной станцией на базе партии в аэропорту «Темп». Иванов уехал защищать проект в министерство. Через пару дней он сообщил, что по поводу сейсмологических наблюдений имеются возражения со стороны начальника Управления геофизических работ министерства геологии Всеволода Владимировича Федынского. «Приезжай в Москву и сам доказывай». В не самом лучшем настроении я отправился в столицу, ожидая краха своих надежд. Встреча с Федынским оставила в моей душе поистине неизгладимый след. Я пообщался с человеком, в котором сочетались великолепные человеческие качества с талантами руководителя и ученого. Чувствовалось, что он относится ко мне и моим словам с уважением и вниманием. У Федынского не было возражений против проведения сейсмологических наблюдений в принципе. Он понимал их целесообразность в этом практически неизученном регионе, тем более, что повышенная сейсмичность Якутии и акватории моря Лаптевых были известны уже тогда по материалам далеких станций. Он совершенно справедливо считал, что одной станции недостаточно для эффективного исследования. Я сказал ему, что и сам занимаю такую же позицию по этому вопросу, но мы, имея сейчас только один комплект аппаратуры, хотим сделать первый важный шаг, чтобы оценить хотя бы в общих чертах сейсмологическую обстановку в регионе и на основе этого знания планировать расширение исследований. И Всеволод Владимирович согласился со мной, дал свое «добро» и, тем самым, благословил внедрение сейсмологических исследований в практику нашего института. Очень хотелось бы и сейчас иметь таких руководителей, а не забронзовевших «бурбонов», занимающихся не геологией, а регулированием финансовых потоков и наверняка не в ущерб собственному карману.

В конце июня 1972 года мы добрались до островов. На базе партии, располагавшейся в аэропорту «Темп», организовали экспедиционную сейсмологическую станцию, которую обслуживал Борис Тихонович Барычев, а сами на вездеходе, загруженном до предела, двинулись через весь Котельный к Земле Бунге. К этому моменту я уже кое-что читал об экспедициях на Новосибирские острова и поездку к месту базирования рассматривал в качестве туристической экскурсии. Было интересно воочию увидеть те географические объекты, которые видел на карте и о которых читал. С особым нетерпением я ожидал встречи с Землей Бунге – уникальным местом на земле. Это по геологическим меркам недавно поднявшееся морское песчаное дно, имеющее минимальные превышения над водной поверхностью. «Стоишь на ней, как муха на столе» - образно выразился наш гравиразведчик Лев Залманович Липков. Она не имеет четкой береговой линии, потому что малейшие колебания уровня моря приводят к ее перемещениям на километры. Какой пропадает замечательный пляж!

И вот, наконец, Земля Бунге появилась на горизонте. День был пасмурный, тяжелые свинцовые тучи едва не задевали верхушки небольших высоток на Котельном. Все это в сочетании с безжизненным мертвым песком, резко сменившим тундру Котельного, являло собой угнетающее и в то же время завораживающее зрелище. Песок простирался насколько хватало глаз и исчезал в смеси облаков и тумана.

Встали лагерем на берегу речки Драгоценной, протекающей по границе этих двух условных островов. Дело в том, что первооткрыватели, во главе со знаменитым Яковом Санниковым, приняли покрытую снегом низменную Землю Бунге за пролив и посчитали возвышенные Котельный и Фаддеевский островами. Летом все выяснилось, но первоначальные названия сохранились.

Отработка профиля заняла у нас 1.5 месяца. С начала Пискарев и мой одноклассник Юрка Позняков, работавший у нас топографом, разбили пикетаж на профиле, пройдя пешком 80 км от Котельного до Фаддеевского. Все было впервые, все было на нервах, все нужно было экономить: продовольствие, бензин для вездехода, солярку для ПЖТ, взрывчатку, многочисленные расходные материалы и т.д. и т.п. Главное – было мало времени. Арктическое лето короткое, в сентябре уже начинало подмораживать. Вездеход наш использовался двумя отрядами – сейсмическим и электроразведочным, которым руководил мой однокашник Герочка Маров. Надо сказать, что этот вездеход был единственным из всех вездеходов партии, который имел герметичную коробку и мог плавать. Поэтому его периодически отвлекали от наших работ и подключали к вытаскиванию из многочисленных водоемов Котельного вездеходов других отрядов. Тонули в основном гравиразведчики, которые должны были работать по сетке профилей и постоянно встречали какие-нибудь лужи и озерца. Не желая нарушать прямолинейность профиля, они перлись в воду и застревали там. Все это задерживало выполнение работ, кроме того, недостаточная обеспеченность взрывчаткой, которой мы получили в три раза меньше запланированного, позволила нам обеспечить глубинность разреза только до 2-3 км. Тем не менее, мы изучили зоны сочленения Земли Бунге с Котельным и Фаддеевским, установив ступенчатое по разломам погружение кровли высокоскоростных карбонатных пород, обнажающихся на Котельном, под пески Земли Бунге. На Фаддеевском и в прилегающей к нему области Земли Бунге карбонатов на доступной нам глубине не было.

Не обошлось без чрезвычайных ситуаций, которые, к счастью, не завершились трагедиями. В начале сентября до нашего лагеря добрались гравиразведчики, которые должны были отработать три гравиметрических профиля через Землю Бунге: один центральный вдоль сейсмического профиля и два боковых параллельных центральному. Они выехали двумя вездеходами, одним из которых командовал Вадим Арпадович Литинский (ныне гражданин США), а на второй сел Пискарев с оператором Василием Алексеевичем Рахиным. Договорились о встрече через два дня.

Прошло два дня, гравиразведчиков не было, а мы продолжали свою работу. Утром выехали на профиль и обнаружили на нем вездеход Литинского. Экипаж мирно почивал, а на мой вопрос о том, где Пискарев и почему они его не ищут, Литинский сказал что-то успокоительное и продолжил отдых. Мы уехали и весь день плодотворно трудились. Где-то к концу поступило сообщение от нашего рабочего Володи по прозвищу Редиска, который находился на пункте взрыва в 4-5 км от вездехода. По его словам он видел сигнальную ракету. Завершив работу, мы двинулись в указанную Редиской сторону. Было начало сентября, полярный день заканчивался, к вечеру сгущались сумерки. Новых сигналов не поступало, и я уже решил дать команду на возвращение, как вдруг совсем недалеко от нас взлетела ракета. Поехали в ее сторону, и вскоре я обнаружил, что едем по воде, хотя на карте в этом месте никаких водоемов не было. Попробовал воду и к своему удивлению обнаружил, что она соленая. И тут же в 200-300 м от нас мы увидели стоящий по крышу в воде вездеход, на котором сверху сидели Пискарев, Рахин и вездеходчик Женя. Потихоньку сдали назад на сухое место, выгрузили аппаратуру и людей и двинулись к утопленнику. Вблизи него наш вездеход всплыл, и мы боком подошли к несчастным, окоченевшим нашим товарищам. Очень осторожно они перешли к нам, мы двинулись назад, забрали все выгруженное, напялили на ребят все, что могли, и на всех парах понеслись в лагерь. Очень кстати в лагере «у нас было», так как вечером мы собирались отмечать день рождения Марова.

Что же произошло ? Шли южным гравиметрическим профилем от Фаддеевского. Пикетажная разбивка на профиле отсутствовала, поэтому Пискарев периодически вылезал из вездехода и по компасу определял азимут движения. Другого способа не было, так как на Земле Бунге ориентиров практически нет. Вездеход этот имел одну особенность – левая гусеница была немного короче правой, поэтому его все время заносило на юг к берегу залива Геденштрома. Когда обнаружили воду, Пискарев очень удивился, но продолжал движение. Видимость была плохая, казалось, что это какой-то небольшой водоемчик, другого здесь вроде и не должно было быть. Но когда глубина воды стала сантиметров шестьдесят, Пискарев забеспокоился, потом разглядел, что впереди по воде идут волны, и понял, что они попали в обширный водоем. Приказ немедленно остановиться водитель не выполнил, сказав, что заглохнет двигатель, сдавать назад он тоже не захотел, мотивируя это боязнью потерять гусеницу. Пока они препирались, вездеход продолжал движение вперед, глубина увеличивалась, и машина всплыла, а потом, естественно, дырявая коробка стала наполняться водой, и вездеход начал погружаться с креном на тяжелый передок. Находящийся в кузове Рахин среагировал мгновенно и выбросил на крышу вездехода спальные мешки, большой брезентовый плащ, сумки с ракетами, спичками, записями. Когда вездеход встал на грунт, крыша его выступала над поверхностью воды сантиметров на тридцать. Последним на нее выбрался уже совершенно мокрый водитель. Ярким воспоминанием Пискарева осталось зрелище выплывающих из вездехода и уносимых течением буханок хлеба.

Положение ребят было, мягко говоря, незавидное. Вариант идти вброд до сухого места отбросили. Температура воздуха и воды была в районе нуля, до лагеря оставалось порядка 50 км, и неизвестно, смогли бы они их преодолеть. Решили ждать внешней помощи, но и сами не бездействовали. Конечно, спасло наличие у них сухих спальных мешков, в которые ребята и залезли. Из брезента соорудили своеобразный экран от набегающих волн, вода подмерзала, образуя ледяной защитный валик. Особенно страдал от холода промокший водитель. Чтобы его как-то согреть, Пискарев в своем мешке навалился на него и мял и массировал. На вопрос: «Как дела, Женька?» он отвечал: «Х…во, Лазаревич!», но часа через два ему все-таки полегчало. Стали думать, как подать о себе сигнал. У них было 6 ракет, но … не было ракетницы. Забыли. Однако советские люди всегда отличались тем, что, попав в безвыходную ситуацию, часто во многом по своей вине, ухитрялись из нее выкрутиться. Брали ракету, в боку у нее ножом делали дырку, вставляли в нее спичку, поджигали и, используя руку Пискарева в качестве ракетодрома, запускали. Все это кажется невероятным, но это было. Ракета могла не полететь, могла полететь в лицо Пискареву. Обошлось и сработало. Из шести ракет взлетело пять, эту пятую и увидел Редиска. Шестую, несработавшую, с раздолбанной дыркой не выбросили, и она пригодилась. Когда им показалось, что мы их не видим и собираемся уезжать, сделали еще попытку запустить последнюю ракету, и попытка удалась. Ракета полетела как-то вбок, низко и упала метрах в двухстах, но этого оказалось достаточно. Мы ее увидели. К моменту спасения ребята просидели на крыше вездехода, которая уже возвышалась над поверхностью воды не более, чем на пять сантиметров, 18 часов.

Вот такая была история, имевшая, к счастью, благоприятный конец. Примечательно, что ни один из наших робинзонов не получил даже насморка. Это при том, что в Ленинграде Пискарев частенько простужался.

Позднее мы узнали, что в те дни имел место сизигийный прилив, который привел к тому, что северная граница залива Геденштрома резко передвинулась на север.

Еще одно приключение, закончившееся не столь удачно, произошло с нами в самом конце сезона уже по возвращении на базу партии в аэропорту Темп. Но тут причиной был исключительно, как сейчас говорят, человеческий фактор.

Закончив сейсмические работы, мы должны были на своем вездеходе возвращаться на базу. Бензина было в обрез, только до бочки, оставленной для нас Липковым. Первая наша ошибка состояла в том, что мы свернули лагерь, не удостоверившись в исправности вездехода. Мы не могли его завести в течение нескольких часов, а когда это удалось, приближался вечер. Если бы палатки не были сняты, мы отложили бы отъезд на следующий день. Снова же разворачивать лагерь не хотелось, да и очень надоело нам это место. Поехали, стемнело. Куда-то мы в темноте поворачивали, преодолевали какие-то возвышенности и речки и, наконец, решили остановиться и дождаться рассвета. Пробуждение было ошеломляющим. Мы поняли, что двигались в темноте практически по кругу – в нескольких сотнях метров от себя мы увидели наш покинутый лагерь. Горючего оставалось только для того, чтобы доехать до лагеря. Снова развернули палатки и ждали несколько дней, пока нам доставят бензин. Вторая поездка тоже проходила с приключениями. Мы вышли к западному берегу Котельного значительно южнее Темпа в лагуну Нерпалах, где в 1902/1903 гг. провела вторую зимовку русская полярная экспедиция Э.В. Толля. Оттуда мы поднялись вдоль берега на север и, наконец-то, измученные прибыли на базу. Я вытащил из вездехода только вьючный ящик с сейсмограммами и журналами, отложив дальнейшую разгрузку на завтра, о чем потом очень пожалел. Все разошлись по палаткам и естественно стали отмечать окончание такого сложного и нервного сезона. Где-то часов в десять вечера, когда было уже совсем темно, услышали крики: «Вездеход горит!». Выскочили, надеясь, что горит не наш вездеход, и среди кромешной тьмы увидели зарево. Ошибиться было нельзя – горел именно наш вездеход, имевший характерный силуэт благодаря стоявшей на нем антенне. Тушить уже было бесполезно, успели только другим вездеходом оттащить нашего бедолагу в сторону на безопасное для палаток и остальной техники место. Вот так в огне закончила свою жизнь наша славная машина, весь сезон спасавшая другие вездеходы от затопления. Вместе с ней сгорела сейсмическая станция, мой карабин, притороченный к потолку кабины, топографические карты. Какое счастье, что я вытащил из нее материалы всей нашей работы. Когда наступило утро, выяснилось, что главным действующим лицом в этой истории оказался наш замечательный Редиска. Его нашли в палатке с прогоревшими ватными штанами и обожженными ногами. Вечером, выпив, он решил покурить в кабине вездехода и заснул там с горящей сигаретой. Пепел упал на его штаны, которые стали тлеть. Проснулся он только, когда стало горячо ногам, и огонь уже перекинулся на сиденье и брезент, но не поднял тревогу, а убежал в палатку и залез под кровать. Время было упущено, и, когда пожар обнаружили, сделать было ничего нельзя. Редиску санрейсом отправили в Чокурдах, где он месяца полтора пролежал в больнице. С этим Редиской была история в самом начале экспедиции. Вся наша техника своим ходом прошла из Чокурдаха через проливы на базу в Темпе. Возглавлял этот выдающийся переход замечательный арктический геолог Дмитрий Александрович Вольнов. Так вот Редиска, находясь в нетрезвом состоянии, вывалился из кузова вездехода и, конечно, должен был замерзнуть. Но его все-таки вовремя хватились, вернулись и подобрали. Не судьба ему была замерзнуть, ему надо было обгореть. Именно после того первого случая он и получил свое прозвище – Редиска, что на жаргоне означает «нехороший человек». Вообще-то парень он был хороший, весь сезон отработал самоотверженно. Из-за холода у него страшно болели все зубы, но никогда мы не слышали от него жалоб. Да и не заметь он ракету, неизвестно, что было бы с командой Пискарева. Эх, если бы не проклятый алкоголь, скольких замечательных русских людей он сгубил.

Хорошие материалы получила и наша сейсмологическая станция. Зарегистрировали несколько десятков местных и далеких землетрясений, что позволило составить первые представления о современной тектонической активности региона и его глубинном геологическом строении. На основе этой информации можно было планировать дальнейшие работы.

В последующие 1973-1976 гг. отряд занимался исключительно сейсмологическими исследованиями. Удалось получить второй комплект аппаратуры и вести регистрацию землетрясений одновременно в двух точках, что заметно повысило эффективность наблюдений.

Что же собой представляла экспедиционная сейсмологическая станция? Ее устройство принципиально не отличалось от устройства стационарных станций тех лет. Колебания почвы регистрировались трехкомпонентной установкой сейсмографов (вертикальная и две горизонтальных, ориентированных по странам света). Сейсмический сигнал поступал на гальванометры, зеркальца которых освещались сфокусированным лучом от лампочки коллиматора. Колеблющиеся световые «зайчики» попадали на осциллографную бумагу, укрепленную на вращающемся барабане регистрира. Марки времени подавались от морского хронометра, контролируемого сигналами по радио.

Должны были выполняться следующие обязательные требования:

- изоляция регистраторской от источников света;

- установка системы «регистрир – гальванометры» на твердом грунте;

- установка сейсмографов в выдолбленном в грунте углублении, закрытом от прямого воздействия ветра и осадков.

На базе партии в Темпе станция стояла в специально оборудованной палатке. Но это был так сказать частный случай. Мы планировали проводить наблюдения в различных точках архипелага, где палаточная организация станции была бы затруднительной. Кроме того, потребовалось перенести наблюдения на более ранние периоды, когда море сковано льдом, а земля мерзлотой. Это практически полностью избавляло нас от внешних микросейсмических помех, однако жить и работать в это время в палатке невозможно. Мне пришла в голову мысль использовать для организации станций избы и поварни промышленников или помещения брошенных полярных станций. Местоположение их я установил по топографическим картам и с помощью наших геологов, мотавшихся по всему архипелагу, составил на каждую точку досье, в котором указывалось состояние строения и возможность в нем жить в зимнее время (имелись ввиду апрель и май).

Итак, в 1973 году станции стояли в Темпе (палатка) и на полуострове Кигилях острова Большой Ляховский (помещение брошенной охотоведческой фактории), в 1974 году в Кигиляхе и становище Дымное на южном побережье острова Большой Ляховский (брошенное жилое помещение), в 1975 году на юге Земли Бунге (избушка промышленника) и мыс Утес Деревянных гор на юго-западном побережье острова Новая Сибирь (помещение брошенной гидробазы). В 1976 году удалось отработать три точки: мыс Хвойнова на севере острова Малый Ляховский (избушка промышленника), мыс Нерпичий на северо-восточном берегу острова Фаддеевский (избушка промышленника) и мыс Диринг-Аян на севере острова Котельный (поварня промышленника).

В разные годы я лично вел наблюдения на станциях Темп, Кигилях, Утес Деревянных гор, мыс Хвойнова и мыс Диринг-Аян. Вторым сотрудником отряда, прошедшим весь цикл наблюдений на Новосибирских островах, был Борис Тихонович Барычев (Темп, Кигилях, Дымное, Земля Бунге и мыс Нерпичий). Каждый раз мы имели по одному напарнику. Исключение составляет лишь 1974 год, когда я отсидел месяц на Кигиляхе один.

Вес всего оборудования станции, снаряжения, материалов, продовольствия вместе с двумя операторами составлял примерно тонну, и нас забрасывали на точку с материковой базы партии в поселке Чокурдах самолетом Ан-2, великим работягой, без которого арктические исследования, вообще жизнь в Заполярье невозможно представить. Мы втискивались в самолетик поверх всех наших грузов и летели на одном двигателе на расстояния до 600-700 км. Не было никаких страхов, не было даже мыслей об авариях, да их практически и не случалось. Когда подлетали к месту, пилот говорил: «Ну, вон видишь вашу избушку». Выглядываешь в иллюминатор, все кругом бело и никаких избушек не видно. «Ну что ты, вон сугроб, это и есть ваша избушка». Садились на лед, а сугроб на берегу, до него метров 300-400 да вверх. Не гася двигатель, выкидывали все на лед, и самолет быстро улетал. Вот это было грубейшее нарушение техники безопасности. Летчики должны были дождаться, пока мы раскопаем избушку, затопим печку и, лишь убедившись, что жить можно, улетать.

Дальше начиналась мужская пахота. Раскапывали жилье, если не было печки ставили свою. Напарник начинал ее растопку, а я на волокуше начинал перетаскивать со льда все наши причиндалы. Это перетаскивание длилось по несколько часов, но мне, как ни странно, это даже нравилось. Организм справлялся, мышцы наливались, я представлял себя в зале атлетической гимнастики. Жаль, что не было возможности попозировать.

Подготовка станции к работе занимала 2-3 дня. Выламывали в уголке избушки пол, ставили туда записывающую аппаратуру, отлаживали ее, занавешивали этот угол брезентами, и регистраторская готова. Затем метрах в ста от домика долбили в мерзлоте углубление, ставили туда сейсмографы, ориентировали их, выравнивали, подсоединяли сейсмические косы, закрывали яму специальной коробкой, накрывали все это брезентами. Яма была готова, через день-два ее так заметало снегом, что никакие внешние воздействия не могли даже коснуться наших сейсмографов. Море покрыто мощным льдом, следовательно, отличная, без помех запись была гарантирована, можно начинать регистрацию.

Станция работала круглосуточно, через каждые шесть часов меняли сейсмограмму, через два-три часа проводили поверки хронометра сигналами радиостанции «Маяк», которые ловили на обычной Спидоле. С тех пор я неравнодушно относился к этой замечательной радиостанции, и тем горше мне теперь слушать ее новый, совершенно безобразный формат. Раз в сутки мы при красном свете проявляли записанные сейсмограммы. Это был очень ответственный момент. Нужно было нагреть воды, подготовить проявитель и закрепитель, обеспечить в помещении полную темноту. Начиналась проявка, дрожа от нетерпения, мы смотрели на появляющуюся запись, как смотрят рыбаки на вытягиваемую сеть: есть рыбка (далекое землетрясение), а может золотая (близкое землетрясение).

Каков был наш быт ? Круглые сутки топили печку, используя для этого вынесенный морем плавник, недостатка в котором в общем-то не было. Замечательное топливо, промороженное, смолистое. Готовили себе немудреную пищу, разговаривали, слушали «Маяк», читали, гуляли, иногда охотились. Без оленины не сидели и взятые с собой мясные консервы привозили домой. Я еще конечно занимался обработкой материалов. В общем, вели здоровый, близкий к первобытному, образ жизни, в который втягивались и особо не страдали. Поднимали настроение мысли о возвращении домой. Правда, рожа напарника через некоторое время начинала надоедать, но надо было терпеть и сдерживаться. Умение терпеть, ждать и не распускать нервы крайне важно для полярника, потому что применять это умение приходилось очень часто. В поле, в Арктике сразу видно, кто есть кто. Бывало, что самые крутые с виду оказывались жалкими слабаками, распускающими нервы и нюни по малейшему поводу. Должен сказать, что ни к одному из сотрудников сейсмологического отряда я не могу предъявить в этом плане ни малейшей претензии. Мой принцип «лучше меньше, да лучше» полностью оправдался. Нас было всего четверо, по два человека на станцию, но это были отборные ребята: самоотверженные, терпеливые, умелые, приспособленные к нелегкой арктической полевой жизни. Вот их имена: Борис Барычев, входивший в состав отряда в течение всего периода наблюдений на Новосибирских островах, Алексей Тарханов (1973-1974 гг., станции «Темп» и «Дымное»), Михаил Ширшин (1976 год, станции «Мыс Хвойнова» и «Диринг-Аян»), Владимир Семашкин (1975 год, станция «Утес Деревянных гор»), Роман Лебедев (1975 год, станция «Земля Бунге»), Виктор Гарсков (1973 год, станция «Кигилях»), Леонид Очаповский (1976 год, станция «Мыс Нерпичий»). Моим товарищам было тяжелее, чем мне, потому что я работал за идею, меня согревала и придавала силы мысль об уникальности получаемого материала, который позволит узнать то, что еще никто не знал. Этот материал впоследствии использовался мною для публикаций в отечественных и зарубежных изданиях, при подготовке кандидатской и докторской диссертаций. Напарники же мои не имели такой моральной поддержки, они просто терпели.

Особых нештатных ситуаций не было, все были молоды и здоровы. Можно вспомнить лишь пару случаев в 1975 году. При установке станции на Земле Бунге Барычев и Лебедев обнаружили, что аккумуляторы в Чокурдахе они не зарядили, а разрядили, перепутав полюса. О причине этой ужасной ошибки говорить не буду, она понятна и так. Без аккумуляторов делать нечего. Можно сворачиваться и, размазывая слезы по обмороженным лицам, отправляться домой. Меня с Семашкиным забрасывали на Новую Сибирь на два дня позднее, и по дороге мы подсели на Землю Бунге. Там подготовка шла полным ходом, на вопрос: "Как дела" был ответ: "Все в порядке", и я довольный полетел дальше. Обе станции отработали прекрасно, был получен уникальный материал, а о случившемся я узнал только после окончания сезона. Как же мои полярные богатыри выкрутились ? Известно, что русский человек сначала загоняет себя в безвыходное положение, а потом, проявив чудеса героизма, блестяще из него выходит. В 20 км от нашей точки находилась полярная станция, и Борис Тихонович, погрузив два аккумулятора на волокушу, а каждый из них весил 40 кг, пошел на станцию. И дошел, и зарядил, и приволок назад.

В том же году у нас Семашкиным вышла из строя рация, и мы месяц сидели без связи. По инструкции при отсутствии связи в течение 2-3 дней необходимо посылать самолет или вертолет. Когда мы вернулись в Чокурдах, на мой недоуменный вопрос заместитель начальника партии Геннадий Васильевич Ладыка ответил, что они в Чокурдахе встретили якута, который сказал, что ехал мимо нас и видел, что у нас все в порядке. Ничего абсурднее придумать было нельзя. Никакого якута мы не видели и видеть не могли, потому что на Новой Сибири никого, кроме нас не было, а за Новой Сибирью на тысячи километров до Аляски и Канадского архипелага простирается Северный Ледовитый океан.

Еще несколько слов хочется сказать об Утесе Деревянных гор, наряду с Землей Бунге, тоже уникальном месте на Новосибирских островах. Эти горы сложены стволами окаменевших древних деревьев, представляющих собой нечто среднее между деревом и углем. Мы находили образцы, на которых отпечатались, например, еловые шишки, древние листья до мельчайших прожилок. Эти образцы долго хранились у меня дома, а может быть и сейчас есть, надо поискать. Мы с Семашкиным, как только высадились на точке, сразу обратили внимание на большое темное пятно посреди ослепительно белой снежной пустыни. Через 2-3 дня, запустив станцию, отправились посмотреть и увидели этот знаменитый утес, поверхность которого была полностью свободна от снега. Обращала на себя внимание паутина заметных извилистых трещин в земляном покрове гор, распространенная по всей их площади. Заглянули в трещину и сначала остолбенели, а потом поняли, что нужно срочно валить отсюда. То, что мы увидели, напоминало внутренность топки паровоза или доменной печи. По непонятной причине и не понятно когда произошло самовозгорание этих деревьев. Под слоем грунта образовались ниши, заполненные раскаленной массой. Грунтовое перекрытие могло провалиться в любой момент, и тогда наша кремация была бы неизбежна. Чтобы не стать героями еще одной загадки Арктики, мы предпочли немедленно убраться и больше туда не ходили. Не знаю, посещал ли после нас еще кто-нибудь это место. Интересно было бы посмотреть, что там сейчас.

Прошли годы. Давно нет в живых Михаила Ширшина, Виктора Гарскова, Леонида Очаповского, в конце 2010 года скончался Борис Барычев, затерялись где-то на жизненных просторах остальные мои товарищи, но в моей памяти они всегда будут живыми, молодыми и полными сил.

PS. Восточно-Сибирская партия отработала на Новосибирских островах пять полевых сезонов. За это время никто, ни геологи, ни геофизики не встретили на островах ни одного белого медведя. Не видели даже их следов. В 2010 году сотрудники экспедиции по восстановлению могилы участника экспедиции Э.В. Толля Г.Э. Вальтера на западном побережье Котельного пробыли на островах всего несколько дней и выдержали настоящую осаду белых медведей. Может быть для Арктики лучше, чтобы люди оставили ее в покое?