Аветисов Г.П.

То хорошо, что хорошо кончается

Был май 1973 года. Я пребывал в хорошем расположении духа, потому что удалось добиться продолжения сейсмологических наблюдений на Новосибирских островах, причем не только продолжения, но и расширения. Планировалось вести регистрацию одновременно в двух пунктах архипелага.

До выезда на полевые работы оставалось выполнить простую формальность – пройти медкомиссию. Никаких  проблем не ожидалось, но….

Реакция Манту оказалась положительной. Врач сказал, что такое бывает и у здоровых людей, но, на всякий случай, предписал сделать снимки в двух проекциях –  анфас и профиль. Выполняя это указание, я отправился на Гапсальскую, получил картонную бирку с номером и встал в очередь. Все шло по хорошо отработанной системе, но, когда передо  мной оказался один человек, произошла какая-то заминка. Как выяснилось, закончилась пленка. Через некоторое время процесс возобновился, я прошел процедуру и отправился домой.

На следующий день я пришел в поликлинику, чтобы взять снимки и получить окончательное «Здоров. Годен для работы в Арктике» от терапевта. Все остальные врачи были успешно пройдены. Взял снимки и заключение, на котором вдруг вместо обычного и без всяких сомнений ожидаемого штампика «Органы грудной полости без изменений» увидел написанную от руки более пространную запись. Я запомнил ее дословно на всю жизнь: «Интенсивные очаги TБЦ, обизвествленные лимфатические узлы. Сердце и аорта без изменений».

Слегка смущенный, но до конца еще не понявший ситуацию, я отправился к терапевту. Усталая, немолодая женщина-терапевт, особо не разглядывая мои бумаги, уже начала писать «Здор….», как я сказал ей: «Доктор, а что это написано в заключении рентгенолога?». Она посмотрела, потом побелела, потом покраснела, схватилась за сердце. Дальше состоялся такой короткий диалог:

«Как, да у вас же туберкулез, какая Арктика!».

«Доктор, да не может этого быть, я всю жизнь обтираюсь холодной водой, вообще даже не простужаюсь никогда! У меня отправка на работы через три дня».

«Какие три дня, вы что с ума сошли. У вас открытая форма туберкулеза. Я кладу вас в стационар. Завтра придете к 15 часам. Никаких разговоров».

Убитый горем, не оттого, что у меня туберкулез, это как-то не укладывалось в моей голове, а оттого, что срываются работы, которых я так трудно добивался и с которыми связывал свое научное будущее, я отправился домой.

Дома мое сообщение было воспринято как удар грома среди ясного неба. Отойдя от шока, жена, рыдая, тем не менее, железной рукой выделила мне отдельное полотенце, ложку, чашку, миску и изолировала от детей. Жизнь началась совсем другая.

Ночью сна конечно не было. Я лежал и перемалывал в голове все происшедшее. И вдруг на меня нашло озарение. Я вспомнил, что на картонной бирке в очереди стоял номер 610, а на снимках, которые сейчас были у меня, номер был 609. Надо сказать, что у меня, еще когда я первый раз взглянул на эти снимки, особенно на тот, который был в профиль, мелькнуло какое-то неосознанное сомнение, мелькнуло и исчезло. Мне было не до анализа.

Теперь же, обнаружив несовпадение номеров, я уже не сомневался: снимки не мои. Стал разглядывать их внимательнее и получил новое доказательство: силуэт был, конечно, женский, причем настолько явно, что не понятно, как врач могла этого не заметить. Вот насколько она была деморализована мыслью о том, что едва не выпустила в Арктику человека с открытой формой туберкулеза. Потом пришло еще одно воспоминание: в очереди  на рентген передо мной стояла здоровенная грудастая  тетка, сейчас можно сказать, мало уступавшая Анне Семенович. Она была из плавсостава, не то буфетчица, не то повар. Когда произошел сбой с пленкой, рентгенологи и перепутали снимки.

Утром, не дожидаясь 15 часов, я рванул в поликлинику. Врач, увидев меня, рассвирепела: «Я же сказала вам придти к 15 часам». Тут уже рассвирепел я: «Доктор, вы в состоянии отличить женский снимок от мужского ?». Она схватила снимки, убежала с ними в ординаторскую, и через полминуты я услышал дружный хохот.  Потом вышел мужчина-врач и, утирая выступившие от хохота слезы, с трудом произнес: «Хорошую же мы вам грудь привесили».

Ничего я ему на это не сказал… Только говорю: «Что же вы, мастера липовые, делаете ? А если бы впереди меня стояла не женщина, а мужчина! Вы бы меня отправили в стационар к туберкулезникам, обследовали черт знает, сколько времени и сорвали бы мне полевой сезон. Хоть бы извинились».

В одну минуту все мои документы подписали, ругаться желания, конечно уже не было. В прекрасном настроении я вернулся домой, и моя Александра Федоровна, всегда резко отрицательно относящаяся к выпивке, приняла участие в праздновании по поводу моего счастливого избавления от тяжелого недуга. Я думаю, что у той женщины, которая стояла в очереди передо мной, события развивались по обратному сценарию. А впрочем, может быть, и нет. Может быть, получив снимки моих здоровых легких, она продолжила награждать окружающих «палочками Коха». У нас все может быть.

Уже через три дня я был на базе партии в Чокурдахе, а еще через десять дней сейсмологические станции начали регистрацию землетрясений в двух точках: в аэропорту «Темп» на о. Котельный и на полуострове Кигилях о. Большой Ляховский.

Вот такая была счастливо завершившаяся история.